Бедный Сеит-Яя. Я помню его доброе лицо в глубоких морщинах,
седеющую бороду, сгорбленный стан и необыкновенную худобу,
и как он подзывал, бывало, меня, когда я проходил,
мальчиком, мимо его сада, чтобы выбрать мне самый
крупный бузурган или спелую сладкую рябину.

— Ничего, кушай.

И начинал напевать свою грустную песенку — Чершамбе-Чершамбе.

Все знали эту Чершамбе и отчего поёт её Сеит-Яя,
бедный Сеит-Яя, который давно уже не в своём уме.

Не помнили, когда пришел Сеит-Яя в деревню.
Говорили только, что еще тогда замечали за ним странное.

Трудно было найти, кто бы лучше его сделал прищеп,
положил катавлак, посадил чубуки.

Он был всегда в работе, редко заходил в кофейню,
казался тихим, безобидным. Но кто ближе был к нему,
хорошо знал, как умеет Сеит-Яя подметить всё смешное,
и потому многие не любили его.

Вспоминали, как срамил он почтённого Пурамета,
который, когда выходил из дому, всегда
трогал угол: — Тронь два раза на всякий случай.

Отворачивался сотский Абляз, когда встречал Сеит-Яя,
потому что, когда умерла его тетка, он рассказал в кофейне,
как выли накануне на верхней деревне собаки. Все знали,
что после этого бывает, но Сеит-Яя сказал громко:

— Умного в сотские выбрали!

У Муртазы пала лошадь. Поздравляли Муртазу.
Народ верит, что пожалел Аллах человека,
если вместо него взял лошадь. Ворчал Сеит-Яя:

— Мало у Аллаха дела, чтобы заниматься вашими делами.
Скоро бублики печь вам будет.

Качал головой мулла:

— Плохо Сеит-Яя кончит, не знает язык, что болтает.

И назвал его дурнем, когда услышал, что посмеялся Сеит-Яя над пятницей.

В пятницу шли пожилые в мечеть и позвали с собой Сеит-Яя. Усмехнулся Сеит-Яя.

— Идите, идите, я в среду приду.

— Плохо его дело, — сказали старики, — видно,
Аллах отнял у него разум совсем. Дурень Сеит-Яя.

И стали люди, кто сторониться, кто потешаться над ним,
и никто не хотел отдавать свою дочь за него замуж.

А время пришло Сеит-Яя жениться, и многие заметили,
что стал тосковать он.

Заметила это и хозяйка, у которой Сеит-Яя служил в работниках,
и решила посватать одну вдовушку из казанских.

Не любят наши татары чужих. У тех девушки ходят открытыми,
не стыдятся разговаривать с мужчинами, городское платье начинают носить.

Но Сеит-Яя согласился. — Хотя и казанская, а женщина.
Большой огурец, малый огурец, — все огурец.

— Сватай, — сказал он хозяйке и вечером пошел к дому,
где жила вдовушка.

Сидела вдовушка на пороге и жевала мастику.
Посмотрел на неё из-под рукава Сеит-Яя.

— Хороша, жаль, что не закрывается. Спокойней было бы.
Постоял ещё, облокотившись о косяк.

— Когда будет ночь, приходи в хозяйкин сад.

Присвистнул и ушёл к себе.

Не спал в эту ночь Сеит-Яя, не спала и вдовушка.
Ворочалась на войлоке, вздыхала; ястык жаркой казалась.
И когда смолкли голоса на деревне, накинула платок и пошла под орешину.

Под орешиной свадьбу можно устроить,
не то что маленькой женщине спрятаться;
однако скоро нашёл её Сеит-Яя.

— Буду тебя сватать, пойдёшь за меня?

Колебалась ответить. Пожалуй, люди засмеют,
пошла замуж за дурня.

Но Сеит-Яя умел хорошо ласкать; к тому же принес
целый платок сладкой, с орехом баклавы и не боялся
шепнуть на ухо стыдное слово.

И согласилась вдовушка.

— Пойду.

Веселым стал Сеит-Яя, двойную работу хозяйке делал.
И думала хозяйка:

— Наверное, поладил.

А по пятницам, когда все татары отдыхали,
устраивал своё хозяйство; складывал соба на дворе,
чтобы печь хлеб; мастерил сарайчик для коровы.

— Сено где возьмешь? — спрашивала хозяйка.

— Накошу на Юланчике.

Дивилась хозяйка:

— Да ты в уме ли?

Потому что все знали, какое место Юланчик.
Недаром люди назвали его Змеиным гнездом.
В камышах жила змея, которая, свернувшись, казалась копной сена,
а когда шла полем, делала десять колен и больше.
Правда, убили её янычары. Акмелизский хан выписал их из Стамбула.
Но остались от неё детеныши. Потому что, когда принесли
в деревню голову убитой, то она, как балахур-сипет, кишела змеёнышами.
И когда перепуганные люди разбежались в стороны, полетели змеёныши
в своё гнездо и обратились в джиннов.
Таракташский джинджи видел их в пьяном хороводе.

И никто не ходил на Юланчик.

Но Сеит-Яя не побоялся.

— Это люди всё об Юланчике выдумали. Никаких джиннов нет
и шайтана нет, может, ничего нет.

— Тогда коси себе, дурень.

И пошёл Сеит-Яя на Юланчик.

Оттого, что не ходили люди туда, стояла трава по пояс,
а из-под косы выскакивали зайцы, выпархивали птицы.

— Накошу сена, приду охотиться, — подумал Сеит-Яя.
И только подумал, как вдруг увидел через балку
на бугре черную собаку с хвостом вверх.

Завыла собака. Передразнил её Сеит-Яя.

— Вой, вой, я тоже умею.

И не увидел её больше. Но нашла черная туча,
закрыла солнце, погнала по земле серую тень.

Сеит-Яя решил отдохнуть и прилёг под дикой грушей.

— На половину зимы накосил; зайцев набью — шубу жене сделаю;
дичи набью — хозяйке отнесу; хозяйка свадьбу поможет справить.

И заснул Сеит-Яя, не слышал, как налетел из
Бариколя пыльный вихрь, как закрутил скошенную траву,
как завыл голодною собакой. Показалось только ему,
что вдали играет музыка.

Открыл глаза и застыл от ужаса.

Летела на него козлиная свадьба. Впереди три горбатых козла,
с человечьим лицом, дудели на камышовых дудках;
за ними старый козёл с вывернутыми рогами бил
в бумбало коровьей ногой. Целым стадом скакалиv черные козлы, и среди них на верблюде сидела-вертелась,
с бубном в руке, его невеста. Хотел броситься к ней Сеит-Яя,
но заметила она это и скрылась в горб верблюда.
И завизжали, запрыгали по всему камышу голые цыплята,
и почернело от них окрестное поле, и понеслась свадьба дальше.

Помутилось в глазах Сеит-Яя, Вспоминал он потом только,
что позади всех бежал горбатый урод, кланялся ему и кричал,
поворачиваясь:

— Чершамбе, чершамбе!..

Прибежал обезумевший Сеит-Яя в деревню и не нашёл своей невесты.
Ушла куда-то и больше не возвращалась.


* * *



Целых двадцать лет жил после того Сеит-Яя в хозяйкином саду
и только по пятницам приходил в деревню спросить,
не видели ли его невесты; подходил к мечети и ждал,
когда выйдет мулла. В плохой одежонке, скорбный и исхудалый,
Сеит-Яя становился перед ним на колени и молил:

— Сделай так, чтобы пятница средой была, тогда найду невесту.
Ведь горбатый джинн на свадьбе кричал: чершамбе, чершамбе.

И, возвращаясь к вечеру в свой сад, грустный и сгорбившийся,
Сеит-Яя глухим голосом напевал свою печальную песенку:

— Чершамбе, Чершамбе.



Пояснения к легенде.


Легенду рассказывали мне проживающие в Отузах
поселянин Аблеким Амит-оглы и помещица
Жанна Ивановна Арцеулова.
Герой легенды Сеит-Яя жил в Отузах лет сорок назад
и я хорошо помню его доброе, грустное лицо.
Чершамбе — среда.
Недельный праздник у татар — пятница.
Гибель лошади или другого животного в то время,
как в доме кто-либо болен, считается в нашей
местности благоприятным для заболевшего знамением.
Говорят, что Аллах в этом случае щадит
человеческую жизнь, довольствуясь душою животного.
Суеверие дотрагивания до угла существует
еще во многих местах.
Проводя свое детство в Отузах,
я слышал от товарища детства,
деревенского мальчика, грека,
что, уходя из дому, нужно непременно
незаметно для других дотронуться до угла,
чтобы во время отсутствия из дому
всё было благополучно.
При этом я мог передать эту тайну
лишь одному человеку, иначе дотрагивание
до угла теряло свою волшебную силу.
Соба — печь.
Ястык — головная подушка.
Балахур-сипет — корзинка-улей.
Юланчик по-татарски — гнездо змей.
Так называется местность на пути
из Отуз в Старый Крым.
Отсюда вытекает река Юланчик,
идущая к Кохтебельскому заливу.

Нумизматика, монеты - это то, что всегда привлекало многих коллекционеров. Ведь даже простая копейка может быть просто бесценной при некоторых условиях. Кроме того, нумизматика - отличный бизнес, так как монеты всегда можно с выгодой продать.
Печатается по изданию: «Легенды Крыма», Н. Маркс. Выпуск второй. М., 1915.